Свой путь в большое искусство Фёдор Семёнович Большаков выбирал не сам, он не стоял на перепутье, мучительно раздумывая над вопросом «стоит или не стоит», не переписывал в два столбика все «за» и «против», он позволил судьбе взять его за шиворот и вытащить прямо на театральную сцену. Но обо всём по порядку.

До своего большого пути в искусство Фёдор Семёнович, вернее, тогда ещё Федя, работал сантехником в маленьком районном городке Лоснёвске. Он чинил унитазы, менял водопроводные трубы, ловко наворачивал паклю на резьбу, не отказывался, если давали на «поллитру» и был душой компании, когда все работяги собирались в курилке, резались в карты и травили скабрезные анекдоты. Он в лицах рассказывал анекдоты про русских и чукчей, мог показать своих заказчиков, у которых только что менял кран или раковину, пересмеивал их манеры, что-то привирал, что-то преувеличивал, но всегда всё получалось очень смешно и его даже прозвали артистом. Этим прозвищем Федя гордился и порой сам подсказывал новичкам, как его следует называть.

К вахтёру Евсеичу иногда на работу захаживал внук, приносил ему кильку в горчичном маринаде, которую тот любил так же, как «остограмиться перед обедом». Внук, все его звали Кореш, был рыжий и весёлый, он играл на гитаре в городском саду на танцплощадке, поэтому считался продвинутой личностью и пользовался авторитетом у простых работяг. Правда, во время разговора их больше интересовало, сколько баб было у Кореша, скольких он успел «шпокнуть» и есть ли шанс у простого сантехника подцепить на ночь «классную чувиху». Не надо забывать, что были времена Советского Союза, когда слово «секс» и «проститутка» считались нерусскими и ругательными.

Однажды Федя и Кореш встретились в курилке после обеда, когда хорошо осто-грамившиеся мужики хлопали костяшками домино об истёртый линолеум на столе, и над ними висело сизое облако папиросного дыма. Кореш встал напротив Фёдора, но крикнул почему-то всем мужикам: «Мужики, кто за двадцатку дурью хочет помаяться?». «Мы тут все дурью маемся, – прохрипел ему кто-то под общий смешок. – Чего делать-то?». После того как Кореш объяснил, что надо делать, все потеряли к нему интерес и продолжили забивать козла. «Вона Федьку возьми, он у нас артист, ему на людях, что в рейтузах, что в каске – всё по барабану», – съязвил кто-то. Фёдор не воспринял это как оскорбление, снисходительно улыбнулся и ответил: «А чего же отказываться, если приглашают. Искусство я люблю».

А дело было вот в чём: к какому-то молодёжному празднику в городском саду готовили концерт. Этот концерт готовился для областного комсомольского начальства, поэтому все творческие силы Лоснёвска стягивались для одного мощного культурного удара. Тут был местный народный театр, детский хор и хор ветеранов, танцевально-акробатическая группа из спортшколы, вокально-инструментальный ансамбль «Лоснёвские рассветы» с Корешом и ещё россыпь местных талантов. Группа Кореша должна была исполнять модную тогда песню Пугачёвой «Арлекино» и для большего эффекта они хотели выпустить на сцену клоунов и силачей. Клоуны быстренько нашлись в народном театре, а вот с силачами вышла загвоздка, из спортшколы никто не хотел дурачиться перед земляками, а те кто хотел дурачиться по внешнему виду не подходили на эту роль. Федя Большаков был настоящей находкой! Небольшого роста, коренастый, с надутыми бицепсами, бычьей шеей и кривыми мускулистыми ногами. Кажется, он говорил, что в школьную пору серьёзно занимался штангой. На Фёдора надели полосатый костюм циркового борца, дали пенопластовые гири и показали что надо делать.

Во время концерта Федя старался сверх меры, бегал по сцене, размахивая гирями, вылезал на авансцену, хотя ему это было сторого-настрого запрещено, чтобы не перекрывать музыкантов и певца. Кореш во время номера, отвершувшись от микрофона, шипел, что он «сукой будет завалит этого барана», но… Концерт начальству понравился, и федины неуклюжие шалости сразу же забылись. Вернее, не просто забылись, а стали предметом доброго зубоскальства.

Во время обширного банкета, который был дан для областного начальства, худрук народного театра пригласил Федю в свою труппу. Фёдор не стал противиться судьбе и решил, что если она даёт ему шанс, то было бы глупо им не воспользоваться. Молодой, говорливый, крепкий парень сразу же понравился артистам-любителям, тем более, что такого типажа в труппе не было.

Фёдор стал приходить на свою старую работу в галстуке и в белой рубахе, чем вызвал изумление мужиков и оторопь начальства. Перестал в обед со всеми выпивать, травить анекдоты и частенько заглядывал в книжный магазин неподалёку. Мужики решили, что он просто выделывается, и однажды по пьяной лавочке хотели ему накостылять. Подвернувшийся под пиво Кореш наплёл им, что ихний сантехник-артист влюбился в одну артисточку, всю из себя, мол, ищет к ней подкаты, но пока безрезультатно. Когда всё быстро и легко объяснилось стремлением к бабскому телу, мужики махнули рукой на Федьку и вывели свой неутешительный диагноз – пацан пропал.

Сколько бы этот «актёрский бзик» длился неизвестно, но через два года жизнь парня сделала крутой поворот. Из соседнего райцентра в Лоснёвск приехал главный режиссёр городского профессионального театра Зигмунд Верховецкий. Он был в приятельских отношениях с худруком народного театра, поэтому попросился посмотреть у того молодых актёров для массовки в своём спектакле про Дон Кихота. Когда Верховецкий увидел на сцене скуластого крепкого, будто вытесаного топориком Федю Большакова, он даже подскочил на стуле: «Это мой Санчо Панса! Отдай мне его, Христом богом прошу!». Он тут же пообещал Фёдору дать однокомнатную квартиру и пригласил работать в профессиональный театр.

Фёдор не стал взвешивать все «за» и «против», написал заявление об уходе и тётке, у которой жил в квартире, сказал, что не собирается гоняться за синей птицей удачи, но если уж она сама летит в руки, то зачем швырять в неё камни.

Для начала молодого артиста поселили в общежитие от завода полимеров, дали подъёмные и в первый же день начали вводить на роль Санчо Пансы. Режиссёр был так очарован внешним обликом Большакова, что готов был терпеть его неумение говорить и держаться на сцене. Всю его текстовую роль сильно сократили, оставив незначительные реплики, чтобы не мучить слух искушённого зрителя. Фёдор как по команде улыбался, кланялся, бегал, падал, смотрел влево и вправо, чесался, пил, стучал себя по животу, взмахивал руками, фыркал губами, притопывал и даже громко икал, чем вызывал гогот публики. Бывшая любовница Верховецкого, а ныне просто заслуженная артистка Аида Салтанова сеяла за кулисами панику: «Он сошёл с ума, посмотрите, кого он выпустил на сцену! Это же не артист, это механическая кукла!». Но Верховецкий был и в самом деле загипнотизирован зрительским смехом и коренастым новичком, который, наверное, единственный изо всех артистов, кто даже морщил нос и моргал по команде режиссёра.

Иногда в театре бывает ситуация, когда очень сложно определить, получился спектакль или нет. С одной стороны публика смеётся и аплодирует, с другой стороны взыскательные театралы и заслуженные артисты недовольны, называют спектакль дешёвкой, сиюминутной халтурой, говорят, что режиссёр заигрывает с обывателем и опускается до пошлых приёмчиков. В такой щекотливой ситуации главный режиссёр театра, как правило, уверяет, что он протягивает руку зрителю, дабы затем поднять его до своих высот. Вот и сейчас, когда непрофессиональный, неопытный артист, как говорили в труппе «мальчик с улицы», был сразу же поставлен на ведущую роль, главный режиссёр стал играть роль мудрого удачливого авантюриста, которого затерзали глупыми вопросами. «Фактурный парень, ну что вы в самом деле! – Верховецкий пыхтел сигаретой и шагал по кабинету, где с серьёзными лицами сидели члены художественного совета театра. – У нас в сказках даже Ивана-дурака сыграть некому». После этих слов Аида Салтанова поднялась с места во весь рост и произнесла: «Неправда, Зигмунд Давудович, у нас есть молодые артисты, которые только что закончили театральное училище» – «Это доходяги, а не артисты! – парировал Верховецкий. – А в вашем театральном училище их учили читать с выражением басни, а не проживать на сцене жизнь своего персонажа!» – «Извините, но я сама закончила театральное училище…» – «Я тоже, знаете, не на помойке нашёлся, – обрезал сразу же главный режиссёр. – Если вам не нравится наш театр, я вас не держу». В общем, главный режиссёр одержал свою маленькую победу и с этого момента началась театральная карьера Фёдора Большакова.

Вернее было сказать, не карьера, а работа в театре, потому что через год Верховецкий улетел за синей птицей удачи на Сахалин, да так и остался там. Многие говорили, что изжила из театра его «бывшая» Аида, мол, она несколько раз ходила к городскому начальству и требовала спасти театр, вырвать из рук пошлого непрофессионала. После отъезда Верховецкого спектакль про Дон Кихота убрали из репертуара.

Крупных и серьёзных ролей наподобие Санчо Пансы у Фёдора Большакова больше не было. С тех пор ему приходилось играть только в детских спектаклях да и то лишь в эпизодах. Чаще всего эти спектакли игрались не на основной театральной сцене, а где-нибудь на выездах в холодных сельских клубах, в детских садах или в школьных спортзалах. Кто-то Фёдора жалел, кто-то подсмеивался над ним, а кто-то издевался и хамил в лицо. Как правило, хамили молодые артисты и заслуженные: молодые считали, что за ними будущее, а заслуженные были уверены, что держат в руках настоящее. Тётушки из гардероба и с вахты его жалели, а подсмеивались над ним монтировщики и рабочие сцены. «Федька, иди к нам в монтировщики, – балагурили они, растаскивая декорации после спектакля. – Хватит уже кроликов играть. Здоровый мужик, в штанах вон дети пищат, а прыгаешь по сцене в колготах, как пидорас какой-то». Но в характере Фёдора было ещё и упрямство, наверное, воспитанное в деревенском детстве тяжёлым и монотонным трудом. Хотя многие называли это твердолобостью: Федя мог посмеяться над самим собой, на насмешки он никогда не обижался, или устало отмахнуться, но все знали, что и завтра, и послезавтра, и через месяц он будет прыгать зайчиком в этих дурацких полинявших лосинах, так же будет в стареньком автобусе после спектакля жевать ливерную колбасу вприкуску со сгущёнкой и рассказывать анекдоты про русских и чукчей…

И вот, как пишут в голливудских фильмах, прошло двадцать пять лет. Федя превратился в артиста Фёдора Семёновича Большакова, его сверстники актёры либо стали заслуженными, либо спились и были уволены, либо уже давно поменяли профессию и ушли кто в бизнес, а кто на госслужбу. Но в жизни Большакова не произошло серьёзных изменений. Он по-прежнему играл небольшие роли, чаще всего в сказках. Роли для него подбирались безсловесные или с незначительным количеством букв, так как в театре сложилось устоийчивое мнение, что Большаков глуп и косноязычен. Когда после спектакля в каком-нибудь полуразвалившемся клубе Фёдор Семёнович залезал в театральный «пазик», подсаживался к молодым артистам и начинал рассказывать анекдоты про чукчей или смешные истории из своей дотеатральной жизни, молодёжь закатывала глаза к потолку и тяжело вздыхала. Если Фёдор Семёнович не пересаживался, молодёжь сама потихонечку рассасывалась по автобусу, и Большаков оставался один смотреть в забрызганное грязью стекло на развороченную непогодой российскую грунтовку... Когда в театре о ком-то создаётся плохое МНЕНИЕ – разрушить его бывает практически невозможно! Хоть присуждайте несчастному нобелевскую премию, хоть снимайте его в Голливуде, всё равно за спинами будут шептать, что это плохой артист и все его награды это блат и деньги. Большакова за глаза прозвали «чемоданом» и дружить с ним было признаком дурного вкуса. И трудно было понять, почему же сам Фёдор Семёнович не обижается на молодёжь, не требует у начальства дать ему заслуженного артиста, не выбивает у режиссёров главных ролей, не стучит себя в грудь кулаком, провозглашая: «А ты знаешь, какой артист во мне умирает, а? Гигант!». Ничего этого он не делал и не говорил.

Два раза в месяц после небольшой зарплаты и скромного аванса Большаков заходил в книжный магазинчик и покупал книжки, как правило, в твёрдых переплётах с золочёными вензелями, в каких обычно выходят произведения классиков литературы. Об этом в театре узнали от гардеробщицы, дочь которой сидела на кассе в этом самом магазинчике. «Ну, правильно, самообразовывается, – рассуждал начальник вахтенной службы. – Только уж теперь ничем не поможешь. Смолоду учиться надо». На театральных банкетах Фёдор Семёнович бывало читал стихи известных поэтов, когда поднимался из-за стола с бокалом для тоста. Все томительно ждали, когда он закончит, перешёптывались и украдкой бросали себе в рот кусочки сыра и колбасы.

Личная жизнь Фёдора Семёновича в театре никак не складывалась, при виде такого низкорослого партнёра женщины снисходительно улыбались или же высокомерно смотрели поверх него. За пределами театра с женщинами Большаков замечен не был. Однажды, правда, у него чуть было не вспыхнул страстный роман с одной приезжей травести, которая в театр так же как и Фёдор Семёнович пришла из самодеятельности. Но она вовремя опомнилась и укатила в северную столицу по приглашению какого-то главного режиссёра, где вскорости и вышла замуж. Её фотографию Большаков увеличил и повесил у себя над столом в гримёрной, где внизу на глянцевом уголке подписал: «Судьбе противиться не надо – лишь терпеливых ждёт награда».

И вот через двадцать пять лет безупречной службы в театре за Фёдором Ивановичем стали замечать некоторые странности, он вдруг во время спектакля самовольно подходил к авансцене и начинал общаться со зрителями. Делал он это не выходя из образа, поэтому зрители, как правило, ничего такого не замечали. Сначала помощники режиссёра закрывали на это глаза, списывая всё на «одичание и врождённый дебилизм» несчастного. Но однажды их терпение лопнуло, и вот как было дело.

В одном из сельских клубов игралась очередная сказка про то, как кот, петух, баран и собака сбежали от своих жадных хозяев в лес, постороили на полянке избушку и стали там жить самостоятельной и счастливой жизнью. Фёдору Ивановичу досталась роль барана: в грузном каракулевом полушубке с массивной бараньей головой из папье-маше и фанеры он больше походил на астронавта из фантастического фильма, который прилетел с далёкой планеты и сейчас, тяжело ступая по сцене, хочет что-то важное рассказать землянам. При появлении на сцене барана обычно беспокойная детвора замирала. Большаков относил это к своему талантливому исполнению роли, и ещё более грузно шагал по сцене, широко расставляя руки и ноги. «Это что за терминатор! Что за биоробот с планеты уродов! – неврастеническим шопотом орал за кулисами актёр Саульский, который играл собаку. – Тоня! ? шипел он в ухо растерянной «помрежке». – Или ты пишешь на него докладную на имя главрежа, или я пишу докладную на тебя!». Когда Большаков ввалился в кулисы в перерыве между эпизодами, к нему подбежала Тоня и начала слёзно умолять его не ходить по сцене как терминатор: «Иначе Саульский обещался написать докладную. Вы ведь знаете, он может». Фёдор Семёнович сдвинул брови и пятернёй вытер потный лоб под фанерным шлемом: «Собака она и есть собака. И сам не ест, и другим не даёт. Эх! Догадал же меня чёрт родиться в России с умом и талантом!», – процитировал в финале он Пушкина и вновь затопал на сцену. Сам эпизод, на который он вышел, был совсем крохотный – баран выскакивал на заснеженную поляну в поисках кота, который ушёл на охоту да так и не вернулся. Баран вглядывался в тёмный зал, озирался по сторонам, но, никого не увидев, скакал дальше в противоположные кулисы. В общем, весь эпизод занимал от силы секунд тридцать-сорок, но на этот раз всё пошло по другому: баран вышел и вдруг – сел на край авансцены! Вместо того чтобы вглядываться в темноту, он задрал огромную голову в потолок и стал мечтательно разглядывать воображаемое звёздное небо. «Сегодня всё небо усеяно звёздами, как новогодняя ёлка, – загудел из своего фанерного шлема баран, – когда я гляжу на звёзды, я представляю себя маленьким принцем, который живёт во-он на той самой яркой звёздочке!.. – он показал рукой вверх и все дети тоже задрали головы. – Если бы у меня была ракета, я бы, наверное, облетел все звёзды, чтобы посмотреть, где живут самые счастливые люди. Я знаю, например, что на одних планетах растут конфетные деревья и с небес льётся леденцовый дождик, а на одной большой-пребольшой планете живёт одинокий дракон, который очень любит играть в прятки. Вы ведь тоже любите играть в прятки?» – спросил баран у детей и тут же услышал громкое многоголосое «да». «Когда-то у меня было очень много друзей, таких же баранов, как и я, – продолжал Большаков, – но потом они мне надоели и я попал к людям. Теперь, скажу вам по-секрету, мне надоели и люди. Поэтому я сбежал в лес. Здесь можно просто сидеть и смотреть на звёздное небо…»

За кулисами в это время творилось что-то невообразимое: Тоня с всклокоченной головой, чуть ли не вылезая из-за портала на глаза зрителей, уже в полный голос умоляла Большакова покинуть сцену; монтировщики ржали до слёз, подначивая Семёныча продолжать дальше, а артисты Саульский и Бабков, то есть собака и петух, крыли трёхэтажным матом этого «недоноска из народного театра», этого «тупоголового мудака из художественной самодеятельности» и грозились задушить его голыми руками сразу же после спектакля. Эпизод длился уже минут десять и неизвестно сколько бы ещё он шёл, если бы на сцену не выскочили собака и петух. «Эй, баран, – крикнул петух, хлопая крыльями, – полетели, за тобой уже звездолёт приземлился!». Баран искоса глянул в сторону, но так и не пошевелился. «Ты что не видишь, у него же ноги отмёрзли!» – догадалась собака и они, подхватив под руки неуклюжего барана, поволокли его за кулисы. По дороге баран потерял одну из своих кожаных чуней, за которой, стелясь по полу, проползла помрежка Тоня и вновь исчезла. В зале стояла гробовая тишина, потому что дети ни на минуту не засомневались, что в этой сказке именно так и должно быть, из-за кулис они услышали только голос собаки, который доносился как будто бы издалека: «Прощай, бара-а-ан!.. Не забывай нас на своём Ма-арсе-е-е!..». До конца спектакля барана на сцене больше не видели.

Потом были разбирательства у главного режиссёра, докладные директору, угрозы лишить его премии, злобные перешёптывания за спиной, но Фёдор Семёнович держал себя снисходительно и просто, а на все упрёки отвечал: «В тот день был очень контактный зал. Я зацепил их и потащил в сказку». «Вы слышали, что сказал этот гуманоид? – возмущалась на худсовете Аида Салтанова. – Он потащил их в сказку! В жопу он их потащил! Я не понимаю, как можно было столько лет держать в театре такого дебила!?».

Несмотря на инцидент, никто Фёдору Семёновичу не предлагал уволиться, просто он сам как-то зашёл к директору и тихо положил заявление на стол: «В принципе мне всего год до пенсии, – пробормотал он, – но я уж лучше где-нибудь в другом месте…» И Фёдор Семёнович исчез. Исчез не только из театра, но и из города, где была его однокомнатная холостяцкая квартира.

Через год по театру прошёл слух, будто Большаков устроился в другой театр, что был в соседней области, поменял туда квартиру и женился на пенсионерке. Другие говорили, не женился, потому что стал сильно занят в репертуаре, играл большие и серьёзные роли, например, капитана Блада, толстяка Ламме из «Тиля Уленшпигеля» и ещё что-то из Шекспира. Третьи говорили, что он снялся в хорошем фильме, но на съёмках потерял зрение и умер во время операции, и уже посмертно получил премию за лучшую мужскую роль на каком-то фестивале. Что здесь было правдой непонятно, зато каждый мог выбрать себе самую красивую версию и рассказывать её новичкам и молодым артистам. «Мда, хороший был человек, – говорил начальник вахтенной службы молодым актёрам, которые заходили к нему вскипятить чаю, – и артист был хороший! Не то что эти – ходят морду воротят, ни здрасьте, ни до свидания. Если помер, душа его за все муки в раю должна быть. Господи, помилуй душу мою грешную!» – вздыхал он и крестился, глядя сквозь заиндевевшее окно на порхающие в воздухе снежинки.

Кружнов Андрей Эдуардович
e-mail: andrey6202@mail.ru;
site: http://www.a6202.ru

Вся информация охраняется законом об авторских правах и может быть использована только с разрешения автора и с указанием на источник.